Проехали Арад. За окном автобуса уплыли вверх последние дома городка и сменились стенами ущелья, по которому извивается дорога. Я еду на давно желанную экскурсию в крепость Масада и на моих коленях лежит книга Иосифа Флавия "Иудейская война".
ИОСИФ ФЛАВИЙ (Josephus Flavius) Годы жизни - около 37 года н.э.- около 100 года н.э. Псевдоним "Флавий" происходит от римского императорского дома Флавиев, основатель которого Веспасиан и его сын Тит были покровителями Иосифа.
От рождения Флавий - Иосиф бен-Мататияху, еврей, происходил из знатной семьи священнослужителей. В возрасте 19-и лет присоединился к фарисеям и стал влиятельным человеком в Иудее. Для своего времени был высоко образован, владел несколькими языками. Около 64 года в составе делегации побывал в Риме. Мощь и культурное превосходство римлян произвели огромное впечатление на Иосифа. По возвращении в Иерусалим он был вынужден принять участие в восстании против римлян как военноначальник: иерусалимским синедрионом ему была поручена оборона Галилеи. Однако при его таланте его действия были малоуспешными. Развязка и изменение судьбы Иосифа связаны с осадой римлянами города-крепости Иотопаты. При бегстве из Галилеи Иосиф со своими солдатами попадает в 47- идневную осаду в Иотопате.
Иосиф Флавий известен дошедшими до нас историческими трудами на греческом языке - "Иудейская война" (о восстании 66-70 годов) и "Иудейские древности" (где изложена история евреев от сотворения мира до Иудейской войны). Как и трактат Иосифа "Против Апиона", они имели целью ознакомить античный мир с историей и культурой евреев. В своих трудах он выступает как патриот, с чувством горячей любви к еврейскому народу и иудаизму, с глубокой верой в силу и величие еврейского народного гения. Эти летописи были написаны, чтобы рассеять те клеветнические наветы и нелепые вымыслы, которые так усердно распространялись от древности до наших дней относительно прошлого, религиозных верований и обычаев иудейского народа. Чтобы рассеять те мифы, которые создали арабские "ученые". Ведь книги написаны в I веке нашей эры и изданы врагами евреев за 600 лет до появления ислама и Корана. Это неопровержимое доказательство существования II Храма с описанием его устройства и расположения в Иерусалиме, это неопровержимое доказательство арабской лжи.
"Его сочинения во все времена служили и продолжают служить необходимым руководством для различного рода исследований и экскурсий в области глубокой старины. Они проливают свет на такие умственные и политические течения и бытовые стороны жизни народов, о которых другие литературные памятники совершенно умалчивают или же излагают их в явно искаженном, неправдоподобном виде. Но если велики заслуги Иосифа пред историей человечества вообще, то в частности для еврейской истории его многообъемлющие труды составляют неоценимый и ничем незаменимый клад. Мы совершенно потеряли бы нить этой истории, не умели бы связать отдельные эпохи и события, о которых сохранились скудные сведения в других источниках; многие явления представлялись бы нам непонятными, другие выступали бы в полумраке, а третьи совершенно ускользали бы от нашего внимания, если бы мы не располагали капитальными произведениями Иосифа, заключающими в себе цельное и связное повествование о судьбах наших предков от библейских времен до разрушения второго храма включительно".
В "Иудейской войне" через неприкрытый "подхалимаж" автора, превозносящего добродетели Веспасиана и Тита, и его "фанатичную преданность Риму" откровенно проступает патриотическая цель:
"поднять престиж порабощенного народа в глазах его победителей; показать, с одной стороны, что восстание евреев не произошло вследствие присущего им мятежного духа, о котором прокричали римские политики и историки, а было вызвано и даже вынуждено неслыханными насилиями и грабежами римских ставленников; а с другой стороны-что в этом маленьком народе, к силам которого все относились с насмешливым пренебрежением, владычица мира встретила достойного и серьезного противника, которого она могла преодолеть не храбростью своего войска (автор не боится подчеркивать, при каждом удобном случае, что храбростью, мужеством и отвагой иудеи значительно превосходили римлян и всегда изумляли самого Тита), а многочисленностью легионов, их образцовой организацией, прекрасной кавалерией и искусными метательными машинами, которыми не располагали иудеи".
Иосиф жил в такое время, когда десятки и сотни тысяч его соплеменников охотно шли на гибель и смотрели на смерть, как на избавление от рабства и чужеземного гнета. Но по его понятиям "жизнь составляет высшее благо человека, самое священное и неотъемлемое право всего живущего".
И выше, и священнее этого блага он не признавал, по крайней мере, для себя. Кстати, это полностью согласуется с установками иудаизма.
Но есть еще то, мимо чего прошли многочисленные атеисты-исследователи его трудов и его судьбы. Это - высшее предназначение и связь судьбы Иосифа с ним. Иосиф это осознавал и действовал так, как ему диктовали Высшие силы через его подсознание, через его предназначение, через его судьбу. С этим утверждением я открываю книгу.
Книга 3, глава 8, 3) ... В то время, когда Никанор так настойчиво упрашивал (сдаться римлянам), а солдаты так заметно угрожали, в памяти Иосифа выступали ночные сны, в которых Бог открыл ему предстоящие бедствия иудеев и будущую судьбу римских императоров. Иосиф понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе же с тем он, как священник и происходивший от священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг. Охваченный как раз в тот час божественным вдохновением и объятый воспоминанием о недавних страшных сновидениях, он обратился с тихой молитвой к Всевышнему и так сказал в своей молитве. "Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты создал, так как все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал для откровения будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь жить. Тебя же я призываю в свидетели, что иду к ним не как изменник, а как Твой посланник".
3, 8, 4) После этого он выразил Никанору свое согласие. Но когда скрывавшиеся вместе с ним иудеи заметили, что он уступил просьбам римлян, все они тесно обступили его и воскликнули: "Тяжело будут вопиять против тебя отеческие законы, дарованные нам Самим Богом, тем Богом, который создал иудеям души, смерть презирающие! Ты желаешь жить, Иосиф, и решаешься смотреть на свет Божий, сделавшись рабом? Как скоро забыл ты самого себя! Сколько по твоему призыву умерло за свободу! Слава храбрости, которая тебя окружала, была таким образом ложью; ложь была также и слава о твоей мудрости, если ты надеешься на милость тех, с которыми ты так упорно боролся, и если ты, будь даже эта милость не сомнительна, соглашаешься принять ее из их рук! Однако, если ты, ослепленный счастьем римлян, забываешь сам себя, то мы должны заботиться о славе отечества. Мы предлагаем тебе нашу руку и наш меч: хочешь умереть добровольно, то умрешь ты, как вождь иудеев; если же недобровольно, то умрешь, как изменник!" С этими словами они обнажили свои мечи и грозили заколоть его в случае, если он сдастся римлянам.
3, 8, 5) Боясь насилия над собою, но убежденный вместе с тем, что он совершит измену против божественного повеления, если умрет до возвещения сделанных ему откровений, Иосиф в своем безысходном положении пытался урезонить их доводами разума.
"Зачем, друзья мои, обратился он к ним, мы так кровожадны к самим себе? Или почему мы хотим разорвать тесную связь между телом и душой? Говорят, что я сделался иным - верно! Но это и римляне хорошо знают. Прекрасно умереть на поле битвы, - но умереть, как солдат на войне, т. е. от рук победителя. Если б я бежал от меча римлян, то я действительно заслужил бы быть умерщвленным собственным мечом, собственными руками; но если у них является желание спасти врага, то тем естественнее должны мы сами пощадить себя. Было бы безумно, чтоб мы сами причинили себе то, из-за чего мы боремся с ними. Хорошо умереть за свободу - это утверждаю и я, но сражаясь и от рук тех, которые хотят отнять ее у нас. Но теперь ведь они ни в бой не вступают с нами, ни жизни не хотят нас лишить. Одинаково труслив как тот, который не хочет умереть, когда нужно, так и тот, который хочет умереть, когда не нужно. Что собственно удерживает нас от того, чтобы выйти к римлянам? Не правда ли, боязнь перед смертью? Как же мы непременно хотим причинить себе то, чего мы только опасаемся со стороны врагов? - Нет, говорит другой, мы боимся рабства. - Да, теперь то мы, конечно, вполне свободны! - Герою подобает самому умертвить себя, говорит третий. - Нет, наоборот, это худшая трусость: я, по крайней мере, считаю того кормчего очень трусливым, который, боясь бури, до разгара стихии потопляет свое судно.
И кроме того, самоубийство противоречит природе всего живущего, и - это преступление пред Богом, нашим Творцом. Нет ни одного животного, которое бы умирало преднамеренно и убивая самого себя. Ибо таков уже всесильный закон природы, что каждому врождено желание жить. Потому мы и называем врагом того, который открыто хочет нас лишить жизни, и мстим тому, который посягает на нее тайно. И не сознаете ли вы, что человек навлекает на себя Божий гнев, если он преступно отвергает его дары? От Него мы получили наше бытие - Ему мы и должны предоставить его прекращение. Наше тело смертно и сотворено из бренной материи; но в нем живет душа, которая бессмертна и составляет частицу Божества. Если кто растрачивает или плохо сохраняет имущество, вверенное ему другим человеком, то он считается недобросовестным и вероломным; но если кто вверенное ему самим Богом добро насильно вырывает из своего собственного тела - может ли он надеяться, что избегнет кары Того, Которого он оскорбил? Считается законным наказывать беглых слуг, если даже они бросают жестоких господ; а мы не считаем грехом бежать от Бога - лучшего господина?
Разве вы не знаете, что те, которые отходят от земной жизни естественной смертью, отдавая Богу его дар, когда Он Сам приходит за получением его, что те люди удостаиваются вечной славы, прочности рода, потомства, а их души остаются чистыми и безгрешными и обретут святейшее место на небесах, откуда они по прошествии веков вновь переселятся в непорочные тела; но души тех, которые безумно наложили на себя руки, попадают в самое мрачное подземное царство, а Бог, Отец их, карает этих тяжких преступников еще в их потомках. Он ненавидит это преступление, и мудрейший законодатель наложил на него наказание.
У нас самоубийцы должны быть оставлены не погребенными до заката солнца, в то время когда мы считаем своею обязанностью хоронить даже врагов наших. У других народов принято по закону таким мертвецам отрезать правую руку, которой они лишили себя жизни, чтобы этим показать, что как их тело было чуждо души, так и рука не должна принадлежать телу. А потоку, друзья, следует быть благоразумным и не присовокуплять к человеческому несчастью еще грех пред Нашим Творцом. Если мы желаем жить, то мы сами должны заботиться о своей жизни, и нас нисколько не должно стеснять принятие пощады от тех, которым мы выказали свою доблесть столь многочисленными подвигами. Если же предпочитаем умереть, - хорошо, пусть это совершится через победителей. Я не перейду в ряды неприятеля, чтобы сделаться изменником самому себе; ведь я был бы тогда безумнее настоящих перебежчиков, ибо последние имеют целью спасти свою жизнь, между тем как я шел бы на собственную гибель. Я, однако, желаю себе коварной измены со стороны римлян, потому что если, вопреки их честному слову, я буду казнен, то умру с радостью: это вероломство будет для меня лучшим утешением, чем даже победа".
3, 8, 6) Многое в этом духе говорил Иосиф, с целью отклонить своих товарищей от самоубийства. Но отчаяние сделало их глухими ко всяким вразумлениям; они уже давно посвятили себя смерти, а потому только ожесточались против него. С обнаженными мечами они кинулись на него со всех сторон, называли его трусом и каждый из них был готов заколоть его на месте. Он же, окликнув одного по имени, окинув другого взором полководца, третьего схватив за руку, четвертого урезонив просьбами, сумел в своем горестном положении, обуреваемый разными чувствами, каждый раз отражать от себя смертельный удар, поворачиваясь, подобно зверю в клетке, то к тому, то к другому намеревавшемуся напасть на него. Так как они и в своей крайней беде все еще чтили в нем полководца, то руки у них опустились, кинжалы упали и многие, которые только что бросались на него с мечами, сами вложили их обратно в ножны.
3, 8, 7) И в этом тяжелом положении Иосифа не покинуло его благоразумие: в надежде на милость Божию он решил рискнуть своей жизнью и сказал: "Раз решено умереть, так давайте предоставим жребию решить, кто кого должен убивать. Тот, на кого падет жребий, умрет от рук ближайшего за ним, и таким образом мы все по очереди примем смерть один от другого и избегнем необходимости сами убивать себя; будет, конечно, несправедливо, если после того, как другие уже умрут, один раздумает и останется в живых". Этим предложением он вновь возвратил себе их доверие; уговорив других, он сам также участвовал с ними в жребии. Каждый, на которого пал жребий, по очереди добровольно дал себя заколоть другому, последовавшему за ним товарищу, так как вскоре за тем должен был умереть также и полководец, а смерть вместе с Иосифом казалась им лучше жизни. По счастливой ли случайности, а быть может по божественному предопределению, остался последним именно Иосиф еще с одним. А так как он не хотел ни самому быть убитым по жребию, ни запятнать свои руки кровью соотечественника, то он убедил и последнего сдаться римлянам и сохранить себе жизнь.
3, 8, 8) Спасенный таким образом из борьбы с римлянами и своими собственными людьми, он был приведен Наканором к Веспасиану. Все римляне устремились туда, чтобы видеть его; вокруг полководца все засуетилось и зашумело: одни ликовали по поводу его пленения, другие выкрикивали угрозы, третьи пробивались чрез толпу, чтобы ближе рассмотреть его, более отдаленные кричали: "казнить врага!" Стоявшие поближе вспоминали о его подвигах и изумлялись происшедшей с ним перемене; среди начальников не было ни одного, который, если и был ожесточен против него прежде, не смягчился бы тогда его видом. Тит в особенности, по благородству своему, проникся сочувствием к его долготерпению в несчастии и сожалением к его возрасту. Воспоминание о недавних геройских подвигах Иосифа и вид его в руках неприятеля навели его на размышления о силе судьбы, о быстрой переменчивости счастья в войне и непостоянстве всего, что наполняет жизнь человеческую. Это настроение и сострадание к Иосифу сообщилось от него большинству присутствовавших. Тит также больше всех хлопотал пред своим отцом о спасении Иосифа. Веспасиан приказал содержать его под стражей, но обращаться с ним с большим вниманием и намеревался в ближайшем будущем отправить его к Нерону.
3, 8, 9) Когда Иосиф это услышал, он выразил желание поговорить с Веспасианом наедине. Последний приказал всем присутствовавшим удалиться, за исключением сына своего Тита и двух друзей. Иосиф тогда начал: "Ты думаешь, Веспасиан, что во мне ты приобрел только лишь военнопленника; но я пришел к тебе, как провозвестник важнейших событий. Если бы я не был послан Богом, то я бы уже знал, чего требует от меня закон иудеев и какая смерть подобает полководцам. Ты хочешь послать меня к Нерону? Зачем? Разве долго еще его преемники удержатся на престоле до тебя? Нет, ты, Веспасиан, будешь царем и властителем, - ты и вот этот, твой сын! Прикажи теперь еще крепче заковать меня и охранять меня для тебя; потому что ты, Цезарь, будешь не только моим повелителем, но и властелином над землей и морем и всем родом человеческим. Я же прошу только об усилении надзора надо мной, дабы ты мог казнить меня, если окажется, что я попусту говорил именем Бога".
Веспасиан, как казалось, в первое мгновение недоверчиво отнесся к этим словам, считая их за увертку со стороны Иосифа для спасения себе жизни, но мало-помалу им овладело доверие, так как Бог возбудил в нем мысль о царстве и указал ему еще другими знамениями, что скипетр перейдет к нему. При этом он узнал, как безошибочно еще раньше Иосиф предсказывал будущее. Ибо один из друзей полководца, присутствовавший при этом тайном разговоре, выразил удивление по поводу того, что Иосиф, если все сказанное им не праздная болтовня, направленная лишь к тому, чтобы умилостивить врага, не предвидел раньше падения Иотапаты и своего собственного пленения? "Совершенно верно, - возразил на это Иосиф, - он предсказывал иотапатцам, что они по истечении 47 дней попадут в руки неприятеля, а он сам живым будет пленен римлянами".
Веспасиан проверил это показание чрез находившихся у него пленников и нашел его правдивым; тогда он начал уже верить в касавшееся его собственной личности пророчество. Оставив Иосифа, хотя под арестом и в цепях, он все-таки подарил ему великолепную одежду, разные другие драгоценности и продолжал милостиво и ласково обращаться с ним. Оказанию ему этих почестей в значительной степени содействовал Тит. . .
4, 10, 7) Так как все шло навстречу желаниям Веспасиана и обстоятельства почти вполне складывались в его пользу, то ему пришло на ум, что не помимо божественного предначертания он взялся за кормило правления и что владычество присуждено ему высшей судьбой. Среди многочисленных других знамений, предвещавших ему господство, он вспомнил тогда и слова Иосифа, который еще при жизни Нерона осмелился величать его титулом императора.
Он ужаснулся, когда вспомнил также, что этот человек содержится у него еще в оковах, созвал поэтому Муциана с остальными полководцами и друзьями, охарактеризовал пред ними, во-первых, энергичный характер Иосифа и как последний воевал с ним под Иотапатой, рассказал затем о его пророчестве, которое он тогда принимал за выдумку, навеянную страхом, и которое однако, как показали время и факты, исходило от Бога. "Было бы грешно, продолжал он, если бы этот человек, предсказавший мне господство и сделавшийся выразителем воли Бога, продолжал бы еще оставаться в положении военнопленника и по-прежнему влачил бы кандалы".
После этого он приказал призвать Иосифа и освободить его от оков. Эта признательность, проявленная Веспасианом к чужому, послужила для самих полководцев указанием на лучшее будущее. Тит же, стоявший возле своего отца, в это время сказал: "Было бы справедливо, отец, если б вместе с оковами снять с Иосифа также и позор: если вместо того, чтобы развязать его от цепей, мы разрубим последние, тогда это будет равносильно тому, как будто он их никогда не носил". Таков именно обычай по отношению к тем, которые невинно были подвергнуты оковам. Император дал на это свое согласие: подошел слуга и разрубил цепи. Таким образом восстановлена была честь Иосифа в воздаяние за его пророчество, и отныне стали относиться с доверием к его словам в вопросах о будущем...
С этого момента Иосиф становится неизменным спутником Веспасиана, а затем Тита во все время кровопролитной войны с иудеями, как летописец присутствуя безотлучно в римском лагере при осаде Иерусалима и даже помогая врагам своими советами. Иосиф в заключение не скрывает того, каким презрением платили ему его соотечественники. Его имя предавалось проклятию во всех синагогах Иудеи. Еще долгие годы после разрушения храма иудеи не оставляли его в покое: они взводили на него даже явные небылицы, вроде обвинения в измене римлянам, лишь бы добиться его казни; но покровительственное крыло дома Флавиев всегда было простерто над своим любимцем и охраняло его от всяких бед.
По окончании войны Веспасиан исполнил все обещания, данные им Иосифу за его преданность и усердие: он наградил его постоянной рентой, богатыми поместьями в Иудее, римским гражданством и отвел ему в Риме свой собственный дворец, где Иосиф оставался почти до конца своих дней, при трех императорах из дома Флавиев: Веспасиане, Тите и Домициане.
В хоромах Веспасиана Иосиф написал те книги, которые доставили ему бессмертие. Лично для Иосифа было бы, разумеется, больше чести, если бы он, подобно остальным иудейским героям, предпочел погибнуть вместе со своим отечеством; мы же должны считать себя счастливыми, что он не был таким героем. Правда, в роли писателя-историка он остается тем же восторженным обожателем римлян и непримиримым врагом иудейского восстания, каким он был в роли полководца: войну за освобождение, которую иудеи вели с небывалым самоотвержением, он клеймит именем мятежа, а героев этой войны, зелотов (ревнителей) - разбойниками, убийцами и другими позорными эпитетами. Но мы знаем, чему следует приписать его чрезмерное восхваление добродетелей Веспасиана, гуманности Тита и рядом с этим - постоянное поношение руководителей восстания и защитников Иерусалима. Мы знаем личность автора и его побуждения; в его же собственных сочинениях мы находим ключ к таким превратным представлениям. Мы знаем также, что его книга о 'Иудейской войне" прошла предварительно чрез цензуру Веспасиана, Тита и Агриппы II, что она выпущена в свет по личному приказу Тита, - и мы смело приступаем к чтению этой книги, не боясь впасть в грубые ошибки или заблудиться в лабиринте противоречий, созидаемом самим автором там, где он, не из раболепия перед римлянами, или из личных счетов с зелотами, искажает истину.
А автобус, кряхтя двигателем и повизгивая тормозами, продолжает спускаться все ниже и ниже - уже ниже уровня мирового океана, как в тартарары в теснины ущелий. Но вот раздвигаются стены и впереди внизу засияло в лучах утреннего солнца ослепительное зеркало Мертвого моря.
Последнее обновление: 25 октября 2007 года
|